Грузия, мои учителя

Грузия. Древняя, мужественная, красивая страна.

Тбилиси. Седой и юный, солнечный и многоцветный город. Они стали моей второй родиной.

Да и многие дагестанцы, а в их числе и кубачинцы издавна поселялись здесь. Происходило это не случайно. В последней четверти XIX века начал расти выпуск фабричной продукции, расширялся рынок ее сбыта, изменялся характер спроса на ювелирные изделия. Вынужденные приспособляться к новым условиям, кубачинские мастера покидали родные очаги и искали счастья в городах Закавказья и Северного Кавказа. Открывая там мастерские, они работали не только со своими соотечественниками, но и с местными мастерами. Мастер-кубачинец Алихан из рода Барц, по его рассказу, работал с 1892 по 1914 год в Тифлисе гравером и монтировщиком рядом с местными специалистами - известным грузинским мастером Тома Джикия, мастерами Джанелидзе и Лекишвили и был связан с ними искренней дружбой. В те же годы в Тифлисе работали мастера-лакцы - братья Кажлаевы и Канкоевы.

Из кубачинцев можно назвать И. Мулаева, превосходно владевшего мастерством насечки по железу. Ибрагима и Кадира Хартумовых, славившихся резьбой по кости (шашка, украшенная насечкой по кости, работы Ибрагима Хартумова находится в экспозиции этнографического отдела Государственного музея Грузии). Там же работали и опытные мастера кубачинцы Шамхал Абакаров и Сабге Яхъя - монтировщики по железу и серебру и другие.

...Шел 1935 год, когда мой дядя Расул привез меня в Тбилиси. Маленькая горянка, попавшая вдруг в большой город, была полна впечатлений. Мы жили в старой части города, в доме, двор которого выходил к берегу Куры. Меня окружала разноязычная детвора - грузины, армяне, азербайджанцы, русские.

Дядя был отличным реставратором старинного фаянса, хорошо разбирался в произведениях искусства. Но близость наша была недолгой - он переселился в Ленинград и во время блокады погиб вместе с моим младшим братом. Его ценил директор Эрмитажа академик И. А. Орбели, который и привлек его к работе реставратора в Эрмитаж.

Когда я впервые взяла в руки штихель, мне было десять лет.

Моим первым учителем был мастер Абдулжалил Ибрагимов. В то время он не жил в Тбилиси и лишь временами навещал этот город. Навсегда врезался в мою память тот его приезд, когда произошло наше знакомство.

Абдулжалил отлично знал столицу Грузии и в первый же день повел меня осматривать достопримечательные места.

Прежде всего мы пошли на кладбище, где покоится прах моего отца. Затем мы поднялись на вершину скалы, где стоят древние стены крепости Нари-кала. Теперь там высится знаменитое изваяние Матери-Грузии с мечом для встречи врага и с чаркой для встречи с другом.

Величественна и колоритна древняя крепость. Но еще колоритнее панорама города, открывающаяся с ее стен. Вон мосты через бурную Куру, соединяющие обе части города, вон облицованные гранитом и мрамором здания, придавшие городу могучие черты обновления. Но всюду еще проступала несдававшаяся старина: извивались крутые улочки, краснели черепичные крыши.

Раньше, как рассказал мой добрый проводник, у Метехского моста проводились грузинские национальные игры. Вокруг собирались толпы народа - танцевали, играли, состязались. Кроме звуков шарманки и песен, были слышны шумы клокочущей Куры и перестук молотков в "сирачхане". Удары молотков ритмичной мелодией вносили в празднество певучие голоса труда. В "сирачхане" ковали металл грузинские и дагестанские медночеканщики.

- А теперь сойдем вниз,- предложил Абдулжалил.

Спуск был крутой и трудный, но зато живописный. Мы долго "лавировали" между скалистыми камнями, обросшими мхом и кустарниками, между старинными домами и церквушками.

На Метехском мосту остановились. Хоть и шумела Кура, но чуткое ухо различало звон металла - это из "сирачханы". Там продолжали трудиться медночеканщики. Удары молотков, как горное эхо, плыли меж берегов реки.

С моста мы поднялись на площадь, именуемую по-старинному Шайтан-базаром. Красочно выглядела палитра базара, живописные национальные костюмы, по-восточному колоритные лица торгующих и покупающих, своеобразные предметы купли-продажи, всевозможная утварь. Абдулжалил заинтересовался кахетинской глиняной посудой для мацони. Он выбрал и купил несколько таких горшков с характерной росписью. Они, конечно, займут в его "каминной" достойное место.

Возвращались мы домой по так называемому Темному ряду. Тут тоже было много интересного. В небольших помещениях искусные мастера шили национальные тапочки, изготовляли различные украшения. Здесь же на мангалах жарился шашлык. Слышались мелодии шарманок. Запомнилась мне мелодия "Мтвариани", рассказывавшая о любви, навеявшая воспоминания о лунных ночах в горах, о радостях жизни.

Уже под вечер мы вошли в Сионский собор, рассматривали творения искусных мастеров. Домой вернулись затемно, полные впечатлений.

Этот день открыл мне, маленькой горянке, какой-то новый мир, новые краски, новые картины. Потому после ужина мы допоздна просидели на балконе и всё рассказывали и рассказывали об увиденном, о взволновавшем. Даже и привычные картины: Цициановский подъем, ныне подъем Бараташвили, искрившаяся под луной Кура, соседняя веранда из цветных стекол казались иными - загадочными, разрисованными таинственными красками.

На следующее утро мы опять пошли по улицам старого Тбилиси.

На узких улочках нам встречались крестьяне из окрестных деревень, несущие на базар фрукты и тутовые ягоды в корзинах и широких блюдах-табахи. Такие блюда с горками ягод ставились на голову; их несли, не касаясь и не придерживая руками.

Но эта прогулка была не только "экскурсионной". Абдулжалил нес в Государственный музей Грузии альбом кубачинских орнаментов. Этот альбом до сих пор хранится в музее. Помню, с каким восхищением рассматривали его знатоки прикладного искусства. Я еще мало разбиралась в "тайнах" орнаментов "страны Зирехгеран", но и меня, несмышленыша, покорила стройность и красота рисунков. Однако мне и в голову не приходило, что со временем я и сама овладею этими "тайнами".

Абдулжалил Ибрагимов свободно компоновал грузинские и дагестанские орнаменты, прекрасно гравировал, резал по кости, знал технику эмали, насечку золотом по металлу, кости, рогу. В Тбилиси, в Серебряных рядах, он еще до революции работал с мастерами-грузинами. Среди них был прекрасный мастер гравировки Михаил Имедадзе. О нем Абдулжалил рассказывал мне не один раз, расхваливая его мастерство и доброту. Я увлеченно слушала его рассказы и, конечно, и подумать не могла, что когда-то встречусь с этим большим мастером и под его наблюдением буду гравировать серебряные украшения и предметы быта. Михаил Имедадзе мне запомнился как добрый и умный наставник и как чуткий, душевный человек.

Но вернусь к моему первому учителю - Абдулжалилу Ибрагимову.

Абдулжалил заметил мое стремление стать гравером и дал слово обучить злато кузнечному делу. В тот приезд, когда водил меня по старому Тбилиси, он посвятил меня в азы мастерства, ознакомил с наследием своих предшественников.

Тот альбом, что он оставил в Музее искусств Грузии, он сначала показал мне. Не показал, а открыл волшебный мир народного творчества. Орнаменты альбома, как на негативной пленке, отпечатались в моей памяти.

А потом начались практические занятия. Сначала Абдулжалил заставил меня вырезывать орнамент на бумаге, затем сделал мне резец и показал на медных блюдах, как нужно вырезать орнамент на металле, потом он снабдил меня еще двумя резцами с остро заточенными концами и объяснил процесс гравирования. Его указания и советы дали мне очень многое. Он и другой кубачинец - Ирганов заставили меня попробовать выгравировать орнаменты, составленные мною под их наблюдением, и я отгравировала несколько предметов.

Итак, вдали от родных Кубачей я начала свое вхождение в большое кубачинское искусство.

Шли годы, и я понемногу приближалась к профессиональному уровню. Это было замечено знатоками.

В 1950 году в Тбилиси была организована артель "Грузпромхудожник" (позднее переименованная в "Мхатвари"). С этой артелью я и связала свою деятельность.

Организация артели была вызвана потребностью возобновить производство изделий народных умельцев (чернь, филигрань, эмаль, чеканка). В Тбилиси тогда работали только два мастера, правда, очень опытные - Амвросий Джикия и Михаил Имедадзе. Поэтому были приглашены на работу в артели мастера из Дагестана, в частности кубачинцы. В их числе находились ныне заслуженный деятель искусств Гаджи-Бахмуд Магомедов, мастера Ибрагим Кажлаев, Али Алиев. Всего артель приняла восемь человек, в том числе и меня.

Наладив работу, правление артели во главе со скульптором Р. Шерозия приняло в свой штат учеников, прошедших предварительный конкурс. К каждому из ведущих мастеров был прикреплен ученик, а к некоторым и по два. Так было начато воспитание мастеров, которые должны были составить достойную смену учителям.

Через несколько лет в артель вступили и мастера Амвросий Джикия и Михаил Имедадзе: был приглашен также опытный специалист по филиграни ахалцихскии мастер А. Ванециан. У этих трех мастеров я училась выполнять филигрань, так широко применяемую в грузинских изделиях из серебра.

Работы, исполнявшиеся артелью, пользовались спросом и имели успех на международных выставках. Поэтому наш коллектив разрастался и постоянно расширялось производство.

В 1953 году я была направлена артелью в Москву на курсы гравировки по стали при шелкоотделочной фабрике имени Я. Свердлова. Не приходится и говорить о том, какой огромный и интересный мир открылся мне в столице. К моим услугам были музеи, выставки, театры: я получила возможность общаться с лучшими знатоками увлекавшего меня дела. Именно тогда я познакомилась с профессором Строгановского училища Ф. Я. Мишуковым и его супругой Адой Михайловной. Федор Яковлевич, человек огромных знаний и опыта, с изумительной щедростью делился ими с молодыми художниками, и я с радостью могу сказать, что обязана ему очень и очень многим.

Он сообщил интереснейшие сведения по обработке металла, по выемчатой эмали и эмали по оброну, показывал мне в музеях образцы чеканной работы, обращал мое внимание на использование в ювелирных произведениях жемчуга и т. д. Неоднократно посещая с Ф. Я. Мишуковым Оружейную палату и любуясь выставленными сокровищами, я с глубоким вниманием слушала разъяснения Федора Яковлевича, останавливавшего меня то перед шлемом, украшенным насечкой, то перед саблей XVI века дагестанской работы с рельефной гравировкой, то перед щитом с тонким узором, с животными и растительным орнаментом из булатной стали азербайджанской работы.

Федор Яковлевич уходил, а я оставалась, рассматривая выставленные предметы и делая заметки в блокноте. Вечером я ехала к Федору Яковлевичу, делилась с ним своими наблюдениями, задавала вопросы и всегда выслушивала целую увлекательную лекцию.

Интересна была и работа на курсах. Мы переносили рисунок художника на стальной молет (круглый вал), служащий клише, причем в процессе работы иногда существенно видоизменяли эскиз в интересах технологии. Окончив эту работу, мы обводили рисунок контуром, а затем заштриховывали отдельные части композиции. Штриховка требовала крайней точности, так как самое ничтожное изменение глубин штриха грозило при накатке на вале слиянием штрихов друг с другом и возникновением безобразных пятен. Никаких приборов для измерения глубины штриха в распоряжении художника нет, он руководствовался только ощущением, выработанным практикой. Кроме того, в гравировании молета приходилось придерживаться еще и других правил, несоблюдение которых вело к порче рисунка в процессе печатания. Так, например, штихель необходимо держать перпендикулярно к поверхности металла, так как малейшее отклонение его в сторону отражалось в дальнейшем на чистоте линии.

Словом, работа по гравированию рисунка для тканей требовала большой технической опытности, твердой руки, хорошего зрения и неослабевающего внимания. Эти качества и навыки мы и приобретали.

Фабрика имени Я. Свердлова находится рядом с Новодевичьем монастырем, в котором можно видеть иконы в прекрасных чеканных окладах, расшитое жемчугом шитье и другие произведения безымянных русских мастеров, радующие прелестью колорита, мастерством исполнения и оригинальностью никогда не повторяющихся решений. Посещения монастыря тоже обогащали знаниями.

Курсы я окончила успешно. Жалко было расставаться с Москвой, но дела звали в Тбилиси.

Вернувшись в артель, я с жаром принялась за работу. Хотелось применить на деле полученный опыт. Но теперь меня уже не удовлетворял процесс варьирования мотивов кубачинской орнаментики. Мне захотелось переключиться на новое дело - исполнить какую-либо вещицу, следуя традициям грузинского искусства.

Надо заметить, что когда я начала работать в артели "Мхатвари", необходимость освоить грузинскую орнаментику, с которой я тогда совершенно не была знакома, уже возникла. Это оказалось интересной и нетрудной задачей: дагестанские орнаменты имеют много общего с грузинскими. Однако только с 1954 года я взялась серьезно за изучение грузинской орнаментики и стала регулярно посещать Дом народного творчества и музеи Тбилиси. Особенно часто я ходила в Музей искусств Грузии, в сейфе которого развернута выставка произведений средневекового чеканного мастерства Грузии: женских украшений, металлических сосудов. Часами стояла перед шедевром грузинской чеканки - Хахульской иконой, украшенной эмалевыми медальонами, они восхищали меня красотой цвета эмали и тонкостью рисунка, контуры которого образованы укрепленными на дне лоточка золотыми перегородочками. Целый мир красоты открылся мне в чеканке. Целый кладезь орнаментальных мотивов открылся предо мной в резьбе на каменных плитах и на деревянных дверях XI-XIII вв.

Много интересного нашла я и в Государственном музее Грузии, старейшем из музеев Тбилиси. В его фондах много редких, порой уникальных экспонатов. Прежде всего я обратилась к фонду драгоценных металлов, которыми заведует опытный работник, старший научный сотрудник музея Михаил Чартолани, по поручению которого я впоследствии, в течение ряда лет, производила реставрацию экспонатов из металла с различной техникой обработки. Здесь я увидела произведения сванских мастеров, применявших чернь, замечательный филигранный кинжал работы А. Джикия, прекрасные работы безвестных грузинских и дагестанских мастеров и многое другое.

Неисчерпаемо богатство экспонатов в фонде оружия. А в фонде чеканки - предметы быта Дагестана, в частности, кубачинские орнаментально высеченные мучиал и куткъа, каких ныне в самом ауле Кубачи и не встретишь. Заведующий фондом, доктор исторических наук Н. Рехвиашвили, знакомил меня с экспонатами, сравнивая прошлые формы металлических изделий с современными.

В Доме народного творчества мне предложили ознакомиться с альбомом рисунков, воспроизводящих разные виды грузинского орнамента; там же я изучала на экспонатах народного искусства и творчества лучших грузинских мастеров приемы украшения разных предметов, структуру орнамента, технические приемы художников.

Огромную помощь в моих творческих исканиях оказала сотрудник Института истории грузинского искусства доктор исторических наук Ренэ Шмерлинг. Она сыграла большую роль в моей творческой жизни. Именно Ренэ Шмерлинг дала мне понять, какова ответственность художника перед временем и народом, как преданно и самозабвенно надо служить искусству, постоянно, неустанно самосовершенствоваться.

С Ренэ Оскаровной я познакомилась осенью 1952 года. Это произошло в Музее искусств Грузии. Познакомил нас главный хранитель сейфа Иродион Сунгулашвили.

Ренэ Оскаровна оказалась на редкость обаятельной женщиной, блестяще образованным, пытливым ученым. Она великолепно знала историю грузинской архитектуры, прикладное искусство Грузии. Не раз ездила с экспедициями в Дагестан и изучала там памятники искусства горцев. И, естественно, мы с ней быстро сдружились. Она как бы взяла шефство надо мной и стала моим духовным руководителем и вдохновителем. Ее критические замечания всегда открывали мне глаза на мои промахи. Ее оценки были квалифицированны, глубоко обдуманны. Ренэ Оскаровна часто подмечала все новое, что вдруг выказывалось в моем творчестве, горячо поддерживала мои начинания.

В 1955 году вышла в свет книга Ренэ Оскаровны о грузинском архитектурном орнаменте. Книгу эту она преподнесла мне с трогательной дарственной надписью: "Талантливой продолжательнице вековых традиций кубачинских мастеров Манабе Магомедовой от восхищенного ее искусством автора. 1955 год, октябрь, Тбилиси". А другую свою книгу - "Малые формы в архитектуре средневековой Грузии" подарила с таким автографом: "Талантливому мастеру, маленькой женщине с художественной душой и твердой рукой Мане Магомедовой от восхищенного ею автора. Февраль, 1963 года".

Конечно, эти автографы в некоей мере преувеличивали мои достоинства, но для меня они были как аванс, и я старалась оправдать высокую оценку Ренэ Оскаровны своими новыми произведениями.

...Иродион Сунгулашвили познакомил с Ренэ Шмерлинг. И это было событием в моей жизни. А Ренэ Оскаровна представила меня профессору Тбилисской академии художеств Давиду Николаевичу Цицишвили. Это тоже явилось очень важным событием.

Знакомство произошло вот при каких обстоятельствах. Одной из первых творческих моих работ был браслет, гравированный грузинским архитектурным орнаментом. Ренэ Оскаровна одобрила технику исполнения, но повела разговор о композиции и высказала мнение, что архитектурный орнамент здесь не совсем к месту.

- Лучше бы растительный,- сказала она и подробно объяснила свои мотивы. А потом посоветовала: - Есть замечательный знаток в этой области - профессор Цицишвили. Сходи к нему. Он поможет. Это очень добрый человек.

Ренэ Оскаровна дала мне домашний адрес профессора и написала рекомендательную записку.

Ренэ Оскаровна знала, к кому посылать меня. Я уже считалась наследницей традиций кубачинских златокузнецов, но была в какой-то мере беспомощной в смысле теории искусства. А теперь у меня стало два наставника. Эти люди верили в мое будущее и всячески направляли меня к этому будущему и, образно говоря, "оттачивали" мой штихель, указывали дорогу к мастерству.

Давид Николаевич с какой-то отеческой заинтересованностью помогал моему росту. С добрым пристрастием обучал он сложному искусству композиции. Можно выгравировать великолепный орнамент, но он не "заиграет", если не будет соблюдена композиционная стройность. Вот этому чутью стройности он и обучал меня. Давид Николаевич открыл мне глаза на значение формы. Чувством формы великолепно владели кубачинские мастера. И я это понимала превосходно, но опыта у меня не было.

Под руководством Давида Николаевича мною были сделаны декоративный кувшин, чунгури, обложка блокнота.

Незабываемым событием в моей жизни было знакомство с народным художником СССР Ладо Гудиашвили.

Я отправилась к нему без каких-либо рекомендаций. Художника не было дома. Меня приняла его жена, искусствовед Нина Дмитриевна. Приняла ласково и гостеприимно. Разговаривая с ней, я любовалась развешанными по стенам картинами, особенно прекрасными акварелями. Вскоре пришел и сам Ладо. Он охотно стал показывать свои работы, комментируя каждую из них.

После этого первого визита я стала часто бывать у Гудиашвили. Рассказы художника о его работе, о пребывании в Париже, о лично знакомых ему мастерах искусства были необычайно увлекательны. Здесь, в мастерской Ладо Гудиашвили, я встречалась иногда с зарубежными художниками, искавшими встречи с прославленным грузинским мастером.

Так, я познакомилась с Рокуэллом Кентом, некоторыми чешскими художниками.

Любуясь при каждом посещении мастерской художника стройными, большеглазыми ланями, постоянно вводимыми им в композиции картин и графических рисунков, я не могла скрыть своего восхищения мастерством. Однажды Ладо Гудиашвили предложил мне попробовать ввести в орнамент животных и птиц.

Как известно, кубачинцы лишь в последнее время начали вводить в композицию портрет и пейзаж, делая это от случая к случаю и решительно предпочитая чистую орнаментику. Для меня никогда еще не пытавшейся изобразить какое-либо животное, но находившейся под обаянием грациозных образов ланей, созданных Ладо Гудиашвили, открылся новый путь - интерпретация этих образов, их исполнение в металле. Решение этой задачи далось не сразу; я по нескольку раз перерабатывала свои эскизы под руководством Ладо Гудиашвили и добилась наконец его одобрения. С тех пор нежная лань и сильный горный козел заняли важное место в моих композициях, и их соседство с орнаментом, их жизнь среди орнамента, мне кажется, нисколько не ущемили права последнего.

Мне хочется назвать Ладо Гудиашвили сердечнейшим наставником молодых художников. Загруженный творческой и общественной работой, он всегда находил время, чтобы чутко прислушаться к запросам молодых, дать оценку их работам, дать совет на будущее.

Встречи с Ладо Гудиашвили помогли мне познакомиться с другими прекрасными грузинскими мастерами изобразительного искусства. Время от времени я стала заходить в мастерские Елены Ахвледиани и Кето Магалашвили. Обе эти замечательные деятельницы искусства с улыбками встречали меня, когда я открывала двери их мастерских. Если кто захочет познакомиться с картинами Грузии во все времена года, тот пусть зайдет в мастерскую Елены Ахвледиани, он увидит там необычайно колоритные цвета Грузии. Я восхищалась кистью Елены, училась у нее колориту, краскам. Но меня привлекало и другое. В мастерской собрана огромная коллекция произведений прикладного искусства. Там есть и дагестанские уникальные образцы.

А какой большой мастер Кето Магалашвили! Посещение ее мастерской всегда вызывало во мне чувство творческой радости, стремление и самой создавать нечто подобное.

Раз уже речь зашла о грузинских художниках, не могу не упомянуть о знакомстве с народным художником Грузии Серго Колуладзе, автором замечательных иллюстраций к поэме Шота Руставели "Витязь в тигровой шкуре".

51. Портрет Шота Руставели. Техника: перегородчатая эмаль, чернь. 1961 г.

Познакомилась я и с семьей Какабадзе и стала постоянной посетительницей их мастерской. Тут три художника - сам Давид Какабадзе, его жена Этери Андроникашвили и их сын Амир Какабадзе. В мастерской трех художников, как и у Елены Ахвледиани, собраны многочисленные образцы прикладного искусства Персии, Грузии, Дагестана, Закарпатья.

Имела я счастье побывать в мастерской народного художника СССР Уча Джапаридзе, у академика Аполлона Кутателадзе - ректора Тбилисской академии художеств.

Эти люди сердечно относятся к Дагестану, знают художественное наследие горцев, стараются как можно больше сделать для Дагестана. Я была свидетельницей, как Аполлон Кутателадзе на экзаменах в академии сказал:

- Дагестанцам всегда поможем. Пусть учатся.

Но я не живописец. Я - прикладник. И, конечно же, старалась встречаться не только с мастерами кисти, но и с замечательными грузинскими прикладниками. Полюбила я мастерство чеканщиков, керамистов.

Тут трудно выразить словами, насколько важно для меня было общение с мастерами кисти и резца Грузии, как это расширяло мой кругозор, как помогало творчески расти. И нельзя не выразить глубочайшую благодарность всем этим большим мастерам, вдохновлявшим меня.

И, конечно же, не могу умолчать о мастерах, которые, по существу, водили моим штихелем, сидели со мной рядом в той мастерской, где я становилась профессиональным художником. Это были братья Тома и Амвросий Джикия и Михаил Имедадзе. Они помогли мне в совершенстве овладеть монтировочным началом и основами накладной филиграни. Эти люди знали моего отца, с большим уважением относились к нему и в прикладном искусстве как бы удочерили меня. И я им отвечала дочерним отношением.

Амвросий Джикия стал моим учителем-практиком. Он не только показывал, как надо работать, но и рассказывал об искусстве моих земляков. Он был влюблен в старинное кубачинское ремесло и всячески поддерживал мое стремление к этому ремеслу.

Амвросий Джикия был истинным кавказцем: он всегда одевался в кавказский костюм, аккуратно подстригал седоватую бородку, был по-юношески подтянут и всех учил подтянутости, строгости, дисциплине. Меня он ласково называл по-грузински "швило", что значит "доченька". Он говорил мне:

- Теперь другое время. Это мы мучились, а теперь вам, молодым,- светлая дорога, идите по ней вперед!

И не только говорил. Он помогал своей "швило" идти вперед, в будущее!

Как мне дорог этот человек! И как мне было больно распрощаться с ним навсегда! Однажды в мастерской он вдруг почувствовал себя плохо. Я повела его домой. Дома он упал на кровать. Последние слова его были:

- Швило, мне трудно...

Так я лишилась еще одного наставника. И грустно, очень грустно вспоминать это.

Грузия стала моей второй родиной не только потому, что волей судеб я стала жительницей Грузии, но и потому, что там началась моя жизнь в профессиональном искусстве. Мне стали дороги пейзажи Имеретии, храм Джвари над Арагви и Курой, старый замок Метехи, который я всегда видела из окна своей квартиры, подземный город Вардзия, потрясающая роспись Хахульской иконы, почти неземное златочеканное творчество древних мастеров братьев Опизари, образ Шота Руставели, старинная крепость Нарикала - золотой венец на челе столицы Грузии. Все это волновало, волнует и будет волновать своим порывом к дерзаниям и творчеству.

15. Метехский замок

Изучая грузинское искусство, я никогда не забывала Кубачи. Родное искусство всегда действовало на меня своей притягательной силой.

Писатель умирает - остаются книги, художник умирает - остаются картины. Умерло много кубачинских златокузнецов - остались их изделия. Они дошли до моего поколения и стали учебниками мастерства. Некоторые же хабичу уста умерли при моей памяти, и я успела получить от них "живые советы" и назидания. Некоторые творят по сей день и остаются для меня "живым" примером.

7. Изделия старинных кубачинских мастеров

8. Изделия старинных кубачинских мастеров

9. Изделия старинных кубачинских мастеров

О них - мертвых и живых - пойдет речь.

Мне посчастливилось увидеть работы давно умершего Гаджи-Абдуллы Гаджихаликова. Этот человек считался непревзойденным мастером насечки золотом по металлу и кости, гравером по стали, эмальером. Он объездил чуть ли не всю Европу: жил в Париже, Лондоне, Берлине, Стамбуле, где и женился на турчанке. Он владел арабским и турецким языками, а живя в Тегеране, научился говорить и по-персидски. Но европейскими языками так и не овладел. Рассказывают такой случай. Живя в Париже, Гаджи-Абдулла пошел покупать рис. Но ни в одном магазине не могли понять, что он желает. Ведь он не знал, как попросить рис. Рассерженный неудачей, он пришел к себе на квартиру, выпилил из слоновой кости рисовое зернышко и снова пошел в магазин. На этот раз торговцы поняли, что ему нужно. Все было ясно без слов.

Вот так же, без слов, понимали люди его искусство во многих странах, языками которых Гаджи-Абдулла не владел. Его произведения получили десятки медалей на выставках в Петербурге, Стамбуле, Тегеране, Париже, Тифлисе, Темирхан-шуре и других городах.

Без слов и я поняла величие таланта Гаджи-Абдуллы. Его произведения восхищали, удивляли, учили... Но по-настоящему, на живых примерах учил меня его сын Абдулжалил Ибрагимов - мой первый наставник. О нем я еще расскажу. О его необычайной работоспособности ходят легенды. Рассказывают, будто он шестнадцать часов в сутки гравировал серебро, а остальные восемь часов набрасывал на бумаге эскизы орнаментов - это было его отдыхом.

Внук Гаджи-Абдуллы, Абдурахман Гаджихаликов, здравствующий и поныне,- большой мастер эмальерного дела. Живя в Баку, он создал эмалевую композицию на тему пяти поэм великого Низами. Его великолепное произведение хранится в музее Низами.

Я хорошо знакома с эмальерными работами Абдурахмана. Они были для меня наглядным пособием. С его помощью я начинала постигать азы искусства моих предков и знаменитых моих современников.

Назову имя старейшего хабичу уста Гаджи Кишева. Этому мастеру, одному из первых кубачинцев, было присвоено почетное звание заслуженного деятеля искусств. Он много десятилетий держал в руках штихель, и на его ладони залоснился твердый как камень мозолевый нарост. В Кубачах - это знак великого труда.

Могу без застенчивости сказать теперь, что люблю этого человека. И не только за то, что он щедро передал мне свои знания, но и за то, что он и сейчас готов отдать все свое внимание, весь свой опыт любой девушке Кубачей, пожелавшей овладеть "не женской" профессией. Помощь, которую мне оказал Гаджи Кишев, неоценима. Все богатство своих знаний, накопленных за десятилетия, он всячески старался передать мне. И у себя дома, и в художественном комбинате Гаджи Кишев всегда находил время, чтобы на практике показать, как надо выполнять самые сложные приемы гравировки, особенно гравировки глубокой. У него я научилась составлению композиций с применением орнамента "мархарай".

Алихан Ахмедов - сверстник Гаджи Кишева. Он тоже был моим добрым наставником. Меня до сих пор поражает то внимание и те заботы, которые он посвятил мне. Насколько большим был этот мастер, можно судить по письмам, которые ему прислал итальянец Пьерро Сориано и о которых рассказывает народный писатель Дагестана Ахмедхан Абу-Бакар. Итальянец писал: "Изделия ваших рук великолепны, божественны. Браво, маэстро! Вы истинный преемник Бенвенуто Челлини. Я считал бы себя самым счастливым человеком на земле, если бы имел хоть что-нибудь из ваших изделий".

Алихан Ахмедов, польщенный похвалой, послал ему бокал для вина из серебра с чернью.

"Буду из этого бокала всю жизнь пить за Ваше здоровье",- ответил Сориано.

Никогда не забуду последнюю встречу с Алиханом Ахмедовым. Он долго держал в своих сухих, жилистых руках, создавших бесконечно много драгоценностей, и после сдержанных похвал начал придирчиво разбирать мою работу. Как тонко знал он кубачинские секреты! Он даже заметил, что не так заточен был мой штихель, что не в таком наклоне держала я его, когда гравировала изделие. Мне показалось, что он сидел со мной рядом, когда я гравировала, и видел все несовершенства. Эта его проницательность изумила и восхитила меня. И его замечания и советы стали путеводной звездой.

Гаджи Кишев и Алихан Ахмедов - мастера старшего поколения. Но я горжусь знакомством и с людьми второго после них поколения. Это сын Алихана - Расул Алиханов и его сверстник Гаджи-Бахмуд Магомедов. Теперь это известные всей стране мастера: Расул Алиханов - заслуженный деятель искусств РСФСР, был депутатом Верховного Совета СССР, Гаджи-Бахмуд Магомедов - тоже заслуженный деятель искусств, кавалер ордена Ленина.

Больших высот достигли эти люди благодаря тому, что свято соблюдали лучшие народные традиции своих предков, понимали значение современности и своим искусством служили народу.

Вот у таких авторитетов - старых и молодых, грузинских и дагестанских - я и продолжала проходить "мои университеты".