Легенда об огненном камне

Старый сказитель Дашцэрэн-гуай неподвижно сидел посредине юрты, подобрав под себя ноги и покорно сложив руки на коленях, точь-в-точь как бронзовый Будда, восседавший неподалеку на маленьком столике - ширээ. Темное, как мореный дуб, лицо старика с густой паутиной глубоких, о многом говорящих морщин казалось непроницаемым. Глаза его в темных глубоко запавших глазницах были закрыты отвисшими, чуть подрагивающими веками с надвинутыми на них косматыми дугами сизых бровей. Похоже, что, уподобясь будде, он углубился в самого себя, полностью отрешившись от внешнего мира. А возможно старик просто дремал в столь непривычной для наших глаз позе. Так или иначе, но мы терпеливо ожидали его пробуждения и неспеша потягивали прохладный бодрящий монгольский кумыс - айраг. Незаметно сгущались сумерки. Из открытой двери юрты тянуло речной сыростью и зыбкой вечерней прохладой. Жена сказителя - маленькая согбенная Дулма - тихо проскользнула из женской половины юрты в открытую дверь и вскоре вернулась с корзиной, полной аргала^*. Она опустила корзину возле железной печки с длинной трубой, уходящей в тоно^**, и стала разжигать огонь в очаге. Брошенный в печку, аргал, иссушенный солнцем и хангайскими ветрами, вспыхнул ярким оранжево-красным пламенем, осветив на миг окружающие предметы. И от струящегося света зажженного огня, жадно лизавшего своими языками аргал, старик вздохнул и разлепил веки. Не меняя позы, он неторопливо достал длинную монгольскую трубку - ганц - с мундшутоком из серо-белого камня. Это был уже знакомый нам белый нефрит, камень спокойствия. Старик и сам был олицетворением традиционного монгольского спокойствия. Не обращая на нас никакого внимания, он медленно набил трубку душистым табаком - дунцом, достал из своего голубого дэла спички, слегка прокашлялся перед затяжкой и, наконец, испустил первый клубок сизого дыма. Только после этого он обратил свой взор на нас, медленно разглядывая каждого темневшими в глубоких впадинах большими, слегка раскосыми глазами.

^* (Аргал - сухой помет, весьма распространенный у скотоводов вид топлива.)

^** (Тоно - дымовое отверстие в крыше юрты.)

- Я рад видеть в своей юрте дорогих гостей из самого Улан-Батора и с ними посланца нашего Великого северного брата, - медленно изрек Дашцэрэн-гуай тихим, глуховатым голосом.

Намсарай, сидя со мной рядом, так же тихо переводил мне, стараясь не упустить ни единого слова.

- Дальний гость, - продолжал хозяин, посасывая трубку, - самый редкий в наших кочевьях, а потому и самый желанный. - Дашцэрэп помолчал, задумчиво глядя на пылающую жаром печку, а затем продолжал. - Слышал я, что пришли вы в Хангай за огненным камнем. Многим хотелось обладать им. Многие смелые люди искали этот священный камень, в котором навеки застыл подземный огонь наших гор. Только никто у нас так и не увидел его. А огненный камень есть! И есть сокровенное сказание о нем. Его бережно хранили и передавали из поколения в поколение, не давая ему затухнуть, как огню в очаге.

- Давно это было, - начал свой рассказ Дашцэрэн. - Так давно, что древние обитатели Хангая еще не знали огня. Они ели сырое мясо, ходили в звериных шкурах и, как звери, боялись друг друга. Но вот однажды пробудилась от вечного сна Земля. Зарычала она, как тысяча драконов, и пришла вся в невообразимое движение. Из разверзшихся гор с ужасным грохотом и ревом вырвалась огромная туча из раскаленных камней и взметнулась высоко-высоко, до самых небес. Она заслонила собой солнце, и Землю окутала кромешная тьма. Люди, объятые ужасом, бросились прочь, пытаясь спастись от низвергавшегося с неба раскаленного каменного дождя. Но тут на них обрушилось самое страшное. Из огромных тогоо в горах выплеснулась кипящая черная смола. Бурным потоком устремилась она вниз, затопляя на своем пути цветущие склоны, леса, настигая бегущих людей и животных. Реки вскипели и испарились, а кипящая смола в их ложе застыла, превратившись в черный камень. Да-а, многим суждено было погибнуть тогда, уцелели немногие обитатели здешних мест. Но не погибла все же жизнь в Хангае! Успокоилась разгневанная Земля, утихли дьявольские тогоо, перестав изрыгать из своей пасти кипящую смолу. Снова заголубело небо, зазеленели черные скалы, а высохшие русла стали наполняться живой водой. Вернулись на прежние места звери и птицы, уцелевшие люди опять стали заниматься охотой. Только никто из них не смел подняться в горы, дабы не навлечь на себя гнев лусов - горных духов. Но вот однажды один из охотников, преследуя оленя, попал в места, где синие горы Хангая сливаются с синим небом, и, заглянув в пасть земного котла - тогоо, увидел его - Священный огонь. Это был мирный огонь, огонь наших очагов, и возле него сидели лусы, грелись и ели поджаренное на вертелах мясо оленя. Охотник был потрясен. Слившись со скалой, он смотрел на огонь не в силах оторвать от него взора, пока на горы не опустилась тьма. А огонь все горел, горел все ярче, и тепло его пламени достигло, наконец, завороженного охотника и согрело его. Придя в себя, стараясь остаться незамеченным, он поспешил обратно и, вернувшись, поведал обо всем увиденном людям своего племени. И решили люди похитить у лусов огонь. А чтобы сделать это незаметно, решили послать за огнем ёола^* - самую сильную и гордую птицу, поднимающуюся до самых небес. Но потом передумали и решили послать за огнем маленькую, не такую заметную, по быструю и ловкую хараацай. - Старик сделал паузу, а Намсарай, старательно переводивший его рассказ, зашептал: "Забыл как по-русски называется эта птица, еще песня про нее сложена".

^* (Ёол - орел.)

- Может, чайка?

- Нет, другая. Ладно, потом вспомню, - смущенно улыбнулся он и снова, сосредоточившись, вернулся к роли переводчика.

- Так вот, полетела хараацай, - продолжал Дашцэрэн-гуай, - к тому месту, где горел Священный огонь, незаметно подобралась к костру, возле которого дремали лусы, и выхватила из него маленький горящий уголек. Но в последний момент один из лусов проснулся и схватил ее за хвост. Только вывернулась ловкая птица, оставив кусочек своего хвоста у луса, и, крепко держа уголек в своем клюве, улетела. Прилетев к людям, хараацай бросила уголек на землю. Задымилась земля от того уголька, и родился Великий огонь, согревший всех людей, собравший всех вместе и сделавший их по-настоящему людьми. А у хараацай, давшей людям огонь, на память о славном деянии осталась отметина - вырез на черненьком хвосте. С тех пор считают ее у нас священной птицей, и ни один охотник никогда не тронул ее, ибо это недостойно человека. - Дашцэрэн-гуай вдруг замолчал и снова устремил свой взор на горящий очаг.

- Вспомнил, как по-русски зовут эту птицу, - зашептал Намсарай, и глаза его заискрились в темноте. - Хараацай - это ласточка!

- Так вот, - продолжал старый сказитель, раскурив потухшую трубку, - уголек, который принесла хараацай людям и от которого родился огонь, был особенный. Это был камень, впитавший в себя частицу того вечного огня, что пылает в сердце гор. И этот камень светился ночью так, что вокруг становилось светло, а когда его клали на сухой аргал или хворост, рождался огонь. Это и был таинственный Галын-чулуу - огненный камень. Мудрые люди говорили: кто найдет этот камень, тому откроется большое сокровище. Но наши отцы и деды не пытались найти огненный камень - ведь ламы запрещали аратам касаться земли и нарушать ее вечный покой под взглядом всевидящего и всемогущего Будды. А потом на священную землю Монголии пришли коварные завоеватели, и потянулись они к нашим богатствам. В поисках огненного камня забрались алчные старатели в самую глубь Хангайских гор, да так и не вернулись оттуда. Крепко хранит свои тайны Хангай и раскрывает их только добрым людям, у которых душа и помыслы чисты, как лепестки лотоса. Человек рожден для того, чтобы от него и другим хорошо было. Думай о других - тогда и тебе хорошо будет. Да-а! Вот вам и все сказание об огненном камне. Есть ли такой камень или нет, вам, ученым людям, виднее. Только народ верит, что где-то в земле прячется он, согревая ее своим теплом.

Старик замолчал и снова стал неподвижным и бесстрастным, как Будда. Очаг в юрте давно погас, и все окружающее растворилось во мраке наступившей ночи. Дулма зажгла старую лампадку и стала готовить для гостей ночлег.

Спать не хотелось, и мы вышли из юрты. На нас пахнуло свежей ночной прохладой, а легкое дуновение ветра приятно бодрило разгоряченные лица. Небо над головой было каким-то необыкновенно огромным и глубоким, и на нем, как на черном бархате, высыпали, сверкая бриллиантами, мириады звезд. Над горизонтом, где призрачно чернели вершины Хангайских гор, повисла какая-то одинокая звезда, ослепительно яркая, вся светящаяся в ночи, как тот камень, о котором нам так вдохновенно поведал Дашцэрэн-гуай.

Наутро мы собрались уезжать. И когда все уже сидели в машине, из юрты вышла Дулма, неся на вытянутых руках полную пиалу молока. По старому монгольскому обычаю, она плеснула молока на колеса нашего "вездехода", а остатки -в сухую пыль дороги. На счастье! Чтобы легкой и светлой, как помыслы, была наша дорога! А потом она долго стояла возле юрты, прижимая к груди пустую пиалу и глядя вслед удалявшейся машине.