Коктебельские камешки

"Восточный Крым - богатая земля. О том, что скрыто в тамошней почве и в недрах единственного в Крыму потухшего вулкана Карадага, можно было догадываться по множеству камней, вымытых морем из подводных пещер.

Там было все: синий гранит, мрамор - то желтый, как слоновая кость, то розовый, то снежно-белый, дымчатые халцедоны, пестрые агаты, целебные сердолики, хризопразы, камни со странным названием "фернопиксы", разрисованные сложными узорами, зеленая яшма, горный хрусталь, похожий на кристаллы воды, пемза, лава, маленькие кораллы и много других камней, сверкавших на сырых после шторма песках".

Фото VIII. Коктебельские камешки: агаты, халцедон, опалы, сердолик. Из коллекции Т. И. Ефремовой

Мы начали раздел словами К. Паустовского из рассказа "Синева". О Коктебельской бухте могут напомнить строки М. Цветаевой:

 Красные мхи, лазурные ниши... 
 (А ноги все ниже, а небо все выше...) 
 Зеркальные ложи, хрустальные зальца... 
 А что-то все ближе, а что-то все дальше... 
 - Берегись! По коленочки ввяз! 
 - Хри-зо-праз! 
 Усладительней простыни... 
 - Хру-ста-ли... 

Разберемся в некоторых терминах. Прежде всего Паустовский недаром написал о сходстве горного хрусталя и кристаллов воды (льда). Еще древние греки называли лед кристаллосом, откуда идут русские слова "кристалл" и "хрусталь". Горным льдом или горным хрусталем называют кристаллы кварца, отличающиеся чистотой и прозрачностью. От эллинов достался нам и термин "хризопраз": "хризос" - золото, "празос" - лук порей. Халцедон-хризопраз имеет приятный зеленый и голубовато-зеленый цвета. Раньше его считали средством от дурного глаза, зависти и клеветы.

К. Паустовский употребил также загадочное слово "фернопикс", которого нет, видимо, ни в одном словаре. Но вот что пишет Инна Гофф в очерке "У потухшего вулкана" (Октябрь. - 1985, № 3).

"Сквозной камешек с продетой в него ниткой "куриный бог" - болтался на шее у каждого, будь то ребенок, зрелый муж или старец. Местный амулет. Его следовало найти для себя самому, но порой и дарили. Бог тех, кто, роясь в прибрежной гальке, отыскивал камешки - халцедоны, прозрачные и полупрозрачные, розовые сердолики, серые агаты, оливковую яшму. Попадались и смешанные виды - сердолик с агатом, агат с сердоликовой прожилкой. Некоторые прозрачные камешки были не вполне вылупившиеся из плотной желтоватой "кожурки". На иных был как бы рисунок, нечто обозначающий, или узор, помещенный внутри и видный лишь на просвет. Это обозначалось словом фернампикс, которое нам перевели как "некая штучка, изыск". Так и говорили - фернампикс на агате..." Коктебельский берег, Коктебельскую бухту для русской литературы открыл поэт и художник Максимилиан Волошин. В начале века он построил на каменистом берегу моря просторный дом со смотровой башней. С тех пор сюда стремятся приехать многие писатели, чтобы пройти маршрутами Волошина. А поэт по-хозяйски освоил окрестные холмы, дал имена бухтам: Лягушачья бухта, Сердоликовая бухта, Бухта-Барахта (здесь перевернулась лодка, и спутникам Волошина пришлось по-барахтаться в соленой купели). Поэт вдоль и поперек исходил склоны потухшего вулкана Карадага (Черной горы), который был отцом всех пестроцветных минералов кремнезема. В туманное утро или вечер его вершина казалась голубоватой. Отсюда второе название - Коктебель (Голубая макушка или вершина по-татарски).

Природа иногда создает удивительные вещи. По ее прихоти склон Карадага, обращенный к морю, повторяет лобастый и бородатый профиль Волошина ( или профиль громовержца Зевса). Сам поэт это первым и заметил:

 Его полынь хмельна моей тоской, 
 Мой стих поет в волнах его прилива, 
 И на скале, замкнувшей зыбь залива, 
 Судьбой и ветрами изваян профиль мой.

Коктебель

Волошин первым на побережье заболел "каменной" болезнью - страстью к собиранию разноцветной гальки. Он и раньше много знал о самоцветах, украшал ими стихи:

 Хризолит осенний и пьянящий, 
 Мед полудней - царственный янтарь, 
 Аметист - молитвенный алтарь 
 И сапфир испуганный и зрящий. 

Вечерние стекла

Но только Киммерия (так называли древние греки Крым) наполнила его стихи глубоким лиризмом и человеческой скорбью.

 Над зыбкой рябью вод встает из глубины 
 Пустынный кряж земли: хребты скалистых гребней, 
 Обрывы черные, потоки красных щебней - 
 Пределы скорбные незнаемой страны. 

Киммерийские сумерки

Корней Чуковский в "Чукоккале" вспоминает: "Макс [Волошин] действительно каждый день в определенный час выходил в одних трусах с посохом и в венке на прогулку по всему коктебельскому пляжу от Хамелеона до Сердоликовой бухты". Он всегда был рад гостям, ничем не стеснял их свободу. Крым, солнце, воздух, море - черпай полными горстями. Через десятки лет одна из гостий напишет: "Макс, посмеиваясь, нам говорил: "Ну, вот, как я рад! Как хорошо, что вы приехали! Отдыхайте. Сейчас вы заболеете "сонной" болезнью, а потом "каменной", но это ничего, это пройдет". Он знал, что приезжающие первые дни без просыпу спали, а потом, лежа на пляже, увлекались собиранием красивых коктебельских камешков".

И действительно, после московской или петербургской сутолоки хорошо было вдруг одичать на берегу моря и с детским азартом выискивать среди блестящей гальки красивые самоцветы! Часто попадались зеленоватые плазма и празем, розовый и желтый сердолик, красная и зеленая яшма. Неизбежно возникало соревнование - кто соберет лучшую коллекцию. Устраивали выставки камней, конкурсы. Добродушный хозяин, похожий на Зевса, был неистощим на шуточные премии. А вечерами он завораживал всех стихами:

 Вот рдяный вечер мой: с зубчатого карниза 
 Ко мне склонился кедр и бледный тамариск. 
 Широко шелестит фиалковая риза, 
 Заливы черные сияют, как оникс. 

Оникс - это черно-белый агат с чередованием плоскопараллельных слоев. Ударение в слове должно стоять на первом слоге, но никто из слушателей не был буквоедом.

Дом Волошина и его матери, которую все называли Пра (сокращение от Праматерь), был заполнен книгами, картинами, этюдами, сухими горными и степными растениями в глиняных вазах. "На полках и на столах, - вспоминает Анастасия Цветаева, - шкатулки с вделанными в них коктебельскими камушками - агатами, сердоликами, халцедонами. Пра из них мастерит всевозможные узоры на тарелках россыпями - от них не оторвать глаз. Тут все болеют этой болезнью: ищут их на берегу, находят, собирают... Марина от них без ума".

Это было лето 1911 г., лучшее лето в жизни Марины Цветаевой. Лето первой любви, поэзии и моря. Может быть, именно оно дало силы на ох какую нелегкую последующую жизнь вдали от родной земли. Но это еще нескоро... А пока две юные девушки - Марина и Настя - лежат на камнях, перебирают сокровища Сердоликовой бухты, радуются счастливым находкам. Они во власти того лета, о котором девяностолетняя Анастасия Ивановна с молодым жаром вспомнит: "Лето, то есть Коктебель, Коктебель с Мариной, Святой горой, с Сюрию-Кайя, орлами, морским прибоем, с духом вольности, мощи - Пра, Карадаг, Макс, его живой каменный профиль!.. Псы бродячие, дикие; халцедоны и сердолики, скрип гравия под легкой ступней в чувяке - одиночество и молодость, кричащая в ветер, что все прошло, ничего не было - все - заново, все - впереди!.."

Несколько раз в Крыму был Осип Мандельштам. Он вместе со всеми гостями Волошина бродил по берегу, глядя под ноги. Однако собирал не драгоценные сердолики, не прозрачные халцедоны, а какие-то особые камни, совсем некрасивые. "Брось, - говорила жена. - Зачем тебе такие?" Мандельштам молчал.

В те времена было туго с бумагой (события происходили в 1929 г.). И вдруг повезло: в магазине им дали целую кучу каких-то бланков. На них вполне можно было писать. Вечером Мандельштам начал диктовать эссе "Разговор о Данте". В процессе работы выяснилось, что структуру "Божественной комедии" он понял, беседуя с некрасивыми камешками. "А ты говорила - выбрось, - упрекнул поэт жену. - Теперь поняла, зачем они мне?"

Летом 1935 г., уже в воронежской ссылке, Мандельштамы случайно обнаружили горсточку красивых коктебельских камешков и несколько "дикарей", поднятых Осипом Эмильевичем. Разноцветная галька воскресила в памяти Крым, дыхание моря и давно прошедшее лето. В тот день были написаны стихи:

 Исполню дымчатый обряд: 
 В опале предо мной лежат 
 Чужого лета земляники - 
 Двуискренние сердолики 
 И муравьиный брат - агат. 
 Но мне милей простой солдат 
 Морской пучины, серый, дикий, 
 Которому никто не рад. 

И через много лет поэт сохранил приязнь к простым камешкам и выразил недоверие к красному сердолику. Может быть, с этим самоцветом у него было связано что-то неприятное?

Коктебельская бухта разъяснила Мандельштаму структуру "Божественной комедии", а Булгакову она подарила идею фантастической повести "Роковые яйца". Об этом в книге "Пасмурный лист" рассказал Всеволод Иванов: "Если встать лицом к морю, ногами на обточенные морем кусочки яшмы, халцедона и кварца, налево и позади вас будут пологие голые холмы... Самое изумительное в Коктебеле - это Карадаг. Мария Степановна Волошина, являющаяся хранительницей всех коктебельских преданий и обычаев, рассказала, что в 1921 году в местной феодосийской газете была напечатана заметка, в которой говорилось, что в районе горы Карадаг появился "огромный гад" и на поимку того "гада" отправлена рота красноармейцев. О величине "гада" не сообщалось. Дальнейших сообщений о судьбе "гада" не печаталось. М. Волошин послал вырезку "о гаде" М. Булгакову, и она легла в основу повести "Роковые яйца".

А в июле и августе 1925 г. в вечерних выпусках "Красной газеты" М. А. Булгаков публикует цикл очерков "Путешествие по Крыму". Приведем из него цитату- с некоторыми купюрами и без комментариев.

"В бухте - курорт Коктебель.

В нем замечательный пляж, один из лучших на Крымской жемчужине: полоса песку, а у самого моря полоска мелких, облизанных морем разноцветных камней...

Коктебель наполнен людьми, болеющими "каменной болезнью". Приезжает человек, и если умный - снимает штаны, вытряхивает из них московско-тульскую дорожную пыль, вешает в шкаф, надевает короткие трусики, и вот он на берегу.

Если не умный - остается в длинных брюках, лишающих его ноги крымского воздуха, но все-таки он на берегу, черт его возьми!

На закате новоприбывший является на дачу с чуть-чуть ошалевшими глазами и выгружает из кармана камни.

- Посмотрите-ка, что я нашел!

- Замечательно, - отвечают ему двухнедельные старожилы, в голосе их слышна подозрительно-фальшивая восторженность, - просто изумительно! Ты знаешь, когда этот камень особенно красив?

- Когда? - спрашивает наивный москвич.

- Если его на закате бросить в воду; он необыкновенно красиво летит, ты попробуй!..

Не мешайте людям - они ищут фернампиксы. Этим загадочным словом местные коллекционеры окрестили красивые породистые камни. Кроме фернампиксов, попадаются "лягушки", прелестные миниатюрные камни, покрытые цветными глазками. Не брезгуют любители и "пейзажными собаками". Так называются простые серые камни, но с каким-нибудь фантастическим рисунком. В одном и том же пейзаже на собаке может каждый, как в гамлетовском облике, увидеть все..."

А. Е. Ферсман в книге "Рассказы о самоцветах" вспоминает о посещении Крыма в 1915 г. Тогда на склоне Карадага ютилась маленькая мастерская. Хозяин ее занимался огранкой галечек агата и сердолика. Изделия продавались местным жителям и отдыхающим или отправлялись столичным ювелирам. В последующие годы дело получило широкое развитие. В конце 1940 г. в Симферополе было налажено производство ювелирных изделий из крымских самоцветов. А. Е. Ферсман оптимистически восклицал: "Энергии местных любителей мы обязаны тем, что на Карадаге добыто более тонны сердоликов, халцедонов и агатов и около полутонны яшм - зеленых, розовых, желтых и красных, самых разнообразных оттенков и блеска".

Мог ли Александр Евгеньевич предвидеть, что энергия местных (и не только местных!) "любителей" едва не погубит Карадаг и Сердоликовую бухту? Пользуясь попустительством местных органов власти, варварски добывали самоцветы, разрушали взрывами скальные склоны потухшего вулкана, захламляли побережье. На защиту природной красоты уникального уголка Крыма встали советские писатели, и прежде всех Феликс Кузнецов. "Литературная газета" печатала тревожные статьи. Общими усилиями Коктебельскую бухту спасли. Ныне она находится под охраной государства.

И. А. Ефремов, прежде чем попасть в Коктебель, проехал всю Монголию с севера на юг и с запада на восток. Он искал и находил "кости дракона" - скелеты вымерших динозавров. Заодно прошел школу сбора прекрасных монгольских халцедонов. В книге "Дорога ветров" он пишет: "Это были мелкие халцедоны, отполированные песком и ветром и похожие на кусочки льда, крупные слезы или жемчужины - в зависимости от поэтического вкуса собирателя. Все устремились искать красивые камешки. Это занятие увлекало, как сбор грибов, и сделалось нашим главным развлечением во время странствования по Монголии". В некоторых местах халцедонов было так много, что они создавали цветовую гамму пейзажа. Большие песчаные площади перед утесами имели красивый жемчужно-серый цвет. Небольшие холмики были сплошь покрыты россыпью крупных кварцев и красной яшмы. Такое изобилие не могло остаться незамеченным местными жителями. На месте бывшего монгольского стойбища И. А. Ефремов обнаружил воткнутые в песок кусочки кварца, очертившие пунктиром круг около полуметра в диаметре. В центре круга лежали пестрые халцедоны. По-видимому, это была детская игровая площадка.

Точно такой же круг, обозначенный белыми халцедонами, нашел известный геолог и путешественник С. В. Обручев на Чукотке. Он считал, что это план яранги, выложенный чукотскими детишками во время игры. Об этом написано в книге ученого "В неизведанные края".

Кроме халцедонов, экспедиция И. А. Ефремова обнаружила гигантский ствол окремнелого дерева. "Шесть кусков было в этом разломанном почти на равные части одиннадцатиметровом бревне около метра в диаметре. - Мы цитируем "Дорогу ветров". - Железные слои красными потеками пятнали темно-серую, чугунного цвета и вида поверхность ствола, сохранившую в то же время полное подобие обветшалой и размочалившейся древесины. Замещенная кремнеземом и железом, древесина навсегда сохранила тот вид, с которым бревно затонуло в осадке, принесенное издалека рекой, восемьдесят миллионов лет назад". Ефремов очень хотел привезти окаменелое дерево в Москву. Желание осуществилось только через три года, в 1949 г. Ныне огромные чугунно-серые куски железистого кремня, заместившего древесину, стоят в Палеонтологическом музее АН СССР.

Через несколько лет после монгольских экспедиций Ефремов вместе с женой Таисией Иосифовной приехал в Коктебель. Огромный, добродушный, общительный, он сразу всем понравился. Быстро возникли дружеские отношения с Марией Степановной Волошиной, вдовой поэта. Ефремов восторгался ею: "Поразительная женщина! В войну она немцев не испугалась. Все уберегла во время оккупации Крыма - рукописи, картины, книги. Даже огромный гипсовый муляж египетской царевны Таиах спасла - закопала в саду".

"Каменная" болезнь не минула и Ефремовых. Среди цветных слайдов в этой книге вы найдете коктебельскую гальку, собранную писателем. Рядом лежат монгольские халцедоны...

Последний раз И. А. Ефремов вспомнил минералы кремнезема в романе "Таис Афинская". Помните подземелье, в котором Таис и Эрис увидели змеиный танец? Жрица храма становилась перед большой коброй и обозначала поцелуй на чешуйчатой морде. Бросок кобры неуловим. И все-таки жрица успевала отпрянуть, обрызганная змеиным ядом. Таис и Эрис сумели повторить рискованный трюк. За это они получили в награду ожерелья из зубов гигантских змей и когтей черных грифов. Кроме того, старший жрец подарил Таис чашу из прозрачного халцедона с вырезанным на ней изображением змеиного танца.

Теперь уже нет ни Ефремова, ни Булгакова, ни Мандельштама, ни Цветаевой, ни Паустовского, ни Волошина. Остались книги, акварели, память. Остался дом с обзорной башней, в котором отдыхают писатели со всего Советского Союза. Остались разноцветные камешки в строчках стихов Е. Евтушенко:

 Вот лежит перед морем девочка. 
 Рядом книга. На буквах песок. 
 А страничка под пальцем не держится - 
 трепыхается, как парусок. 

 Море сдержанно камни ворочает, 
 их до берега не докатив. 
 Я надеюсь, что книга хорошая - 
 не какой-нибудь там детектив. 

 Я не вижу той книги названия - 
 ее край сердоликом прижат. 
 но ведь автор - мой брат по призванию 
 и, быть может, умерший мой брат. 

Максимилиан Волошин завещал похоронить себя на вершине огромного холма, с которого видны залив, черная громада Карадага и белеющие внизу домики поселка. Поэт В. Рождественский пишет: "Необычно тихо на этом открытом всем ветрам плоскогорье. Пахнет сухой степью, йодистыми водорослями. Невысокая удлиненная насыпь могилы, на которой ничего нет, кроме принесенных с побережья белых, обточенных камешков, вся заросла полынью и как бы слилась воедино с окружающей степью (К сожалению, в 70-х годах некоторые посетили вместо того, чтобы приносить гальку, стали уносить ее с могилы. Сувенир, видите ли. Поэтому М. С. Волошина установила на могиле плиту). По милому русскому обычаю здесь всегда рассыпаны хлебные крошки, и редко-редко когда не видишь еще издали какой-нибудь одинокой степной птицы, перепархивающей с места на место. Каменные стрижи в свистящем полете задевают траву..."