Год синего тигра

Новый, 1974, год мы встречали еще в старом помещении, с которым пришло время расстаться - партию "Цветные камни" переселяли в новое просторное здание. Это был приятный новогодний подарок геологического руководства самоцветчикам. Партия "Цветные камни" стояла на пороге больших перемен, и недаром в новогодней стенной газете появилось изображение тигра, несущего в своей пасти цифры 7 и 4, а на новогоднем столе красовался бумажный тигр - символ наступающего года. На стене висел лунный тибетско-монгольский календарь, в котором годы именуются по названиям животных. Этот календарь, введенный в Монголии еще в 1027 г, состоял из 60-летних (больших) циклов. Каждый большой цикл разделялся на пять малых, 12-летних, циклов, начинавшихся с мягкого и урожайного года мыши (хулгана). Мышь у народов Юго-Восточной и Центральной Азии, как пишет академик Б. Ринчен, "соответствует рогу изобилия европейцев". За годом мыши следовали годы быка, тигра, зайца, дракона, змеи, лошади, овцы, обезьяны, собаки, свиньи. Поскольку в полном 60-летнем цикле одно и то же животное встречается 5 раз (через 12 лет), то для уточнения года введены 5 цветов: синий, красный, желтый, белый и черный. 1974 год - были годом синего тигра.

- Что несет этот год по Вашему календарю? - полюбопытствовал я у старого дархана, сведущего в сложной и любопытной тибетско-монгольской символике.

- Это год твердый, нелегкий, - пророческим тоном произнес он. - Тигр у нас символизирует храбрость и мужество, а синий цвет - надежду. Вот два качества, которые нужны всем в этом году!

Наступил Новый год. Незаметно прошел темный и морозный январь, заполненный разнообразной работой. В этот камеральный период геологи обрабатывали собранные летом материалы и составляли проект будущих разведочных работ на открытом месторождении Шаварын-царам.

Однообразие холодных зимних дней, протекавших в напряженной работе, прервалось в первых числах февраля праздником Цаган-сар (Белый месяц). Это монгольский Новый год по лунному календарю, который отмечался монголами с давних пор. Об этом поведал нам Марко Поло, посетивший Монголию в 1286 г.: "Год у них начинается в феврале. По обычаю все одеваются в белое, и мужчины и женщины, всякий как может. Белая одежда у них почитается счастливой, поэтому они и одеваются в белое, чтобы было счастье и благополучие... Князья и рыцари, да и весь народ друг другу дарят белые вещи, обнимаются, веселятся, пируют, и делается это для того, чтобы счастливо и подобру прожить весь год".

Сейчас Цаган-сар, сохранив традиционные обряды, наполнился новым содержанием. В это время у аратов начинается прием приплода у скота, и Цаган-сар официально считается Днем скотоводов, но отмечают его все, ибо традиции надо уважать, как старших.

Будучи приглашенным на празднование Цаган-сар, я имел возможность познакомиться с некоторыми ритуалами, сопровождающими этот праздник.

Вечером в канун Нового лунного года в каждой семье устраивается так называемый битулэг - праздничный ужин, соответствующий нашим проводам старого года. Готовятся самые лучшие блюда, и в их числе самое излюбленное - бараний крестец с жирным курдюком. К угощениям подаются молочное вино и кумыс, Новый год встречают не в полночь, Как у нас, а ранним утром наступившего года. Все одеваются в праздничные халаты - дэлы и поздравляют друг друга, начиная с самых старших в семье. По традиции им преподносят пиалу с молоком на голубой ленте - хадак - это пожелание здоровья и долголетия. Затем все идут поздравлять соседей.

Хозяин встречает гостей у юрты, и здесь начинается ритуал поздравления, хорошо описанный монгольским ученым Дамдинжавыном Майдаром: "Входящий обязательно протягивает старшему обе руки, обращенные ладонями вверх и, низко склонившись, произносит слова приветствия: "Та амар сайн байна уу?", что означает: "Благополучны ли Вы?". В ответ старший, кладя свои ладони на руки младшего, говорит: "Амар байна уу" - "Здравствуйте". При этом младший преподносит старшему хадак. Открытые ладони означают, что он вошел с открытым сердцем и добрыми намерениями. Руки младшего обязательно находятся под руками старшего в знак того, что он будет всегда поддерживать его в трудную минуту". После взаимных приветствий гость (или гости) проходит к маленькому столику - ширээ, где приготовлено угощенье. Сначала он принимает от хозяйки полную пиалу с молочным чаем или кумысом, а затем от хозяина - чарку водки. Принимая ее, гость должен высказать добрые пожелания хозяину и его дому. У монголов это получается хорошо - они облекают свои пожелания в цветастую, а порой и стихотворную форму. Посидев немного и обменявшись подарками, гость и хозяева выходят из юрты и идут к соседу. И так до тех пор, пока не будут обойдены все юрты айла. А затем все араты, оседлав лошадей, скачут в сомон или аймачный центр, где во Дворце культуры торжественно завершается праздник скотоводов.

После Цаган-сара в нашей геологической жизни наступили перемены - решением министерства при Центральном геологическом управлении Улан-Батора была создана экспедиция нерудного сырья, куда влилась и наша партия "Цветные камни". С. Мунхтогтох стал начальником повой экспедиции, а Тумур возглавил партию самоцветчиков. Теперь у нас намного расширились и усложнились задачи геолого-разведочных работ: помимо привычного нам самоцветного дела предстояло вплотную заняться облицовочным сырьем - мрамором, гранитами, а также строительными материлами - глиной, стекольными песками, гравием. С этого года на новую ступень поднималось и наше камнесамоцветное дело - нужно было готовить к освоению месторождения ювелирного сырья. На Шаварын-цараме предполагалось провести разведочные работы для определения запасов всех видов камней в россыпи. Здесь же намечалась и опытная добыча для обеспечения сырьем готовящейся к открытию новой ювелирно-гранильной фабрики.

Реорганизация проходила в известных муках, но не приостановила текущей геологической работы. Приятным был переезд в новое здание. Дни в конце февраля стояли еще морозные, но уже достаточно длинные и по-весеннему солнечные, и от этого настроение у всех поднималось.

Приятным событием было и создание при экспедиции камнеобрабатывающего цеха для производства опытных изделий. Его оснастили новым камнерезным и шлифовально-полировальным станками. Вскоре поступил и заказанный Мунхтогтохом ограночный станок, и наши камнерезы стали осваивать основы гранильного искусства. При этом они не подражали маститым дарханам, а старались найти свои пути к камню. И многое им удавалось. Не имея специальной подготовки, но обладая природным художественным вкусом, смекалкой и любовью к камню, молодые камнерезы, возглавляемые Д. Буяном, делали успехи, их искусство росло на глазах. Они научились выполнять камнерезные изделия любой сложности - от резных плоских и объемных до огранок различной формы. И все свое уменье и профессиональную зрелость камнерезы из партии "Цветные камни" показали при создании монументальной мозаичной картины "Каменный лотос" для Дворца бракосочетания.

И как прежде, опытные изделия камнерезов выставлялись на суд художественного совета, где собирались геологи, камнерезы, художники и представители торговли. На таких малых "хуралах" со всех сторон "прощупывали" выставленные работы, определяли их достоинства и недостатки, лучшие рекомендовались для внедрения в промышленность.

Продукция камнерезного цеха украшала и заново созданный Музей цветного камня, разместившийся в просторном и светлом помещении, оборудованном застекленными витринами и стендами. Только здесь можно было увидеть уникальные художественные изделия, выпуск которых в массовом масштабе был невозможен. Помимо изделий из камня выставлялись здесь и минералы и горные породы более чем из 100 месторождений и проявлений Монголии. Был выставлен в музее и экзотический материал из Шаварын-царама: оливиновые бомбы размером с хорошую дыню и, конечно же, огненный камень. Для пущего эффекта подвели к нему подсветку, и камень горел в полумраке оранжевым пламенем. Он дарил радость всем, кто посещал музей экспедиции - от простого арата до министра. Сюда приходили не просто "поглазеть" на диковинки и "красивости", а соприкоснуться с миром прекрасного, увидеть одухотворенную красоту в застывшем камне.

Весной 1974 г. среди геологов экспедиции царило обычное оживление. После завершения всех камеральных дел, после сдачи проектов и отчетов засидевшиеся в помещениях геологи потянулись в поле. Размах работ в новом сезоне был значителен. Полевые отряды новой улан-баторской экспедиции дружно отправились на поиски месторождений самых разнообразных нерудных полезных ископаемых - самоцветов, облицовочного сырья и строительных материалов, в которых остро нуждалась республика. Важность этих работ была очевидна для всех.

Тяжелое бремя административных и хозяйственных дел легло на широкие плечи Мунхтогтоха. Большая карта Монгольской Народной Республики, висевшая в его кабинете, была испещрена кружочками, квадратиками, цифрами и походила на план наступления. Так были обозначены объекты работ его экспедиции, отстоящие на многие десятки и сотни километров от Улан-Батора. И был среди этих объектов один сокровенный, сиявший алым цветом в центре Монголии. К нему невольно тянулся взор Мунхтогтоха и всякий раз теплела душа. Этим объектом был Шаварын-царам - царство огненного камня. Его тянуло туда, где должна была начаться разведка пиропоносной россыпи. Вместе с геологами на Шаварын-царам направлялся отряд геофизиков во главе с А. Гуррагчаа (тезкой будущего монгольского космонавта) и советским консультантом О. И. Климбергом.

Геофизики, вооруженные своими приборами и соответствующими методами, основанными на различии физических свойств пород, должны были помочь геологам установить местонахождение коренных источников пиропа и определить их размеры. Найденными на Шаварын-цараме неизвестными ранее в Монголии вулканическими брекчиями с включениями оливиновых бомб и других мантийных пород заинтересовалась наука. Слово "Шаварын-царам" все чаще и чаще стало звучать на научных совещаниях и конференциях, появилось оно и в печати. А летом на Шаварын-царам собирались приехать ученые из Москвы и Новосибирска, представляющие Академию наук СССР и Научно-исследовательскую лабораторию "Зарубежгеология". Судя по всему, на Шаварын-цараме должен был быть исключительно интересный и плодотворный сезон. И, глядя на алевший в центре карты кружок, Мунхтогтох огорчался, что не сможет принять непосредственного участия в работе самоцветчиков.

Партия "Цветные камни", возглавляемая Тумуром, выехала в поле одной из первых - в начале мая. На сей раз, проезжая по извилистым дорогам Хангая, мне удалось заглянуть в одну из его достопримечательностей - Каракорум. Каракорум (монголы его зовут Хархорин) - небольшой белоснежный поселок на реке Орхон. А рядом с новым Хархорином, в каких-нибудь сотнях метров, - старый город, ушедший в землю.

Знаменитая столица монгольских ханов была разрушена и сожжена до основания в 1380 г. войсками Минской династии. От сказочно прекрасного некогда города остались одни курганы, изборожденные многочисленными ямами и рвами археологических раскопок, да гранитная черепаха весом в несколько тонн. На каменной спине черепахи выдолблено чашеобразное углубление, в которое вложены мелкие монетки, ленточки, разноцветные камешки - это приношения стражу священного города. Я тоже, не удержавшись, кладу в нее свою скромную лепту. Много повидала на своем долгом веку эта немая представительница древней истории. При ней наступил расцвет Каракорума, возникшего в XIII в. после завоевательных походов монгольских ханов.

Богиня Тара. Бронза. Уменьшено в 2 раза

В Каракоруме побывали многие европейцы, оставившие свои описания единственного тогда монгольского города. Фламандец Вильгельм Рубрук, посетивший Каракорум в 1253 г., восторженно описывает большой дворец "Тысячи спокойствия" Мункэхана, одним из достопримечательностей которого было дерево-фонтан. Его соорудил из чистого серебра искусный французский мастер. По свидетельству Рубрука, у основания дерева сидели четыре серебряных льва, изрыгавших из пасти кобылье молоко. Ствол же дерева обвивали четыре золотых змея, из пасти которых в чаши лилось вино, кумыс, гал (напиток из меда) и рисовое пиво. А вершину чудо-дерева венчал золотой ангел с серебряной трубой. Возвратившись из грабительских походов, монгольские ханы устраивали возле этого "питейного дерева" грандиозные пиршества.

Есть в описаниях европейских путешественников и упоминания о русских мастерах, живших в Каракоруме. Так, Плано Карпини пишет об одном из них по имени Косьма, "бывшем золотых дел мастером у императора и очень им любимым".

Монгольская ритуальная маска

В Каракоруме трудились лучшие мастера-ювелиры, кузнецы, оружейники, вывезенные монгольскими ханами из разных стран, - русские, французы, армяне, персы, индусы, китайцы, что подтверждается археологическими раскопками.

На месте разрушенного Каракорума в XVI в. по велению Абатайхана был построен укрепленный буддийский монастырь Эрдэнэ-дзу, который сохранился и поныне. Теперь здесь музей, и мы в сопровождении гида знакомимся с этим религиозным центром старой Монголии.

Снаружи монастырь обнесен крепостной стеной с монументальными белыми башнями - субурганами. Субурган - сооружение ступенчатой формы, оканчивающееся золоченым шпилем, которое ставили на могилах знатных лам и ханов. На просторном дворе монастыря сохранились храмы. Они сверкают на солнце золочеными крышами пагод, выкрашенных в красные, синие и зеленые цвета. Внутри храмов - полумрак, и в нем проступают златоликие боги-бурханы: множество бурханов разных рангов и размеров. Посреди, как и положено, - главная статуя Будды с застывшей на золотом лице улыбкой, а по бокам от него - бурхан правосудия и бурхан медицины. Воздух напоен благовониями. Тишина нарушается лишь тихим и мелодичным звоном колокольчиков, подвешенных к крышам храмов. Посетителя невольно охватывает странное ощущение нереальности, отрешенности, словно он попал в давно минувшие века. И вдруг эту сказочную тишину прорезают стрекочущие звуки мотоцикла. Это уже голос настоящего времени, так близко подошедшего к древности.

И снова Шаварын-царам. Через неделю геологи-самоцветчики открыли там второй полевой сезон. Место для лагеря выбрали прежнее, на правом берегу Нарын-гола, в устье того пиропового ручья, который привел к Шаварын-цараму. Поставили на высокой речной террасе юрты, оборудовали на реке бутары для промыки проб, и застучали в Солнечной долине топоры. Это начали возводить первый деревянный дом - основу будущего поселка будущей Хангайской экспедиции.

Деятельный и импульсивный Тумур, не терявший ни при каких обстоятельствах оптимизма и юмора, поспевал без надрыва делать все необходимое: обеспечивать бесперебойную работу автотранспорта, доставляющего проходческие бригады к Шаварын-цараму и обратно в лагерь, снабжать партию свежим мясом и молоком (а иногда кумысом), руководить строительством и обработкой привозимых с участка проб.

Мы с Намсараем все дни проводили на Шаварын-цараме. Там во всю кипела работа: проходчики копали шурфы по россыпи, а на ее поверхности уже призывно желтели отвалы шурфов, скрывающие в себе драгоценные камни. Из них отбирались так называемые мелкообъемные пробы (по 0,5-1 м³), которые отправлялись на машинах в лагерь. На берегу Нарын-гола пробы промывались в бутарах до получения пестроцветного минерального концентрата, из которого извлекались драгоценные компоненты: пироп, хризолит и лунный камень. Их раздельно взвешивали, описывали, скрупулезно оформляли документацию, а затем подсчитывали содержание самоцветов в каждой пройденной выработке. Результаты радовали и заставляли забывать о леденящих ветрах и липкой грязи, с трудом отпускающей из своих объятий.

В пробах шурфов содержалось значительное количество пиропа, в том числе высшего ювелирного качества. Поражали их размеры: основная масса была с горошину, но нередки были чистые и прозрачные экземпляры величиной с грецкий орех и даже крупнее. Всеобщее удивление и восторг вызвала находка уникального по размерам пиропа гладкой оплавленной формы размером 13X10 см, весившего 700 грамм. Это был самый крупный пироп из всех известных ранее. Все уникальные по размерам пиропы получали, подобно самородкам, крещение - им присваивали номера и благозвучные названия. Каждый такой камень по традиции окропляли молоком - на счастье, а затем дружно "обмывали" крепким хангайским кумысом.

Успешно решалась и задача выявления коренного источника пиропа. И здесь неоценимую помощь геологам оказала прибывшая на Шаварын-царам главная геофизическая сила экспедиции - молодой способный Гуррагчаа и опытный геофизик из Иркутска Олег Иванович Климберг. Творчески применяя различные геофизические методы и оперативно осуществляя их на практике, они помогли расшифровать геологическое строение месторождения. Особенно важно было уточнить местоположение и параметры коренного источника пиропа. Как мы и предполагали, жерло вулканического аппарата располагалось у подошвы горы и было перекрыто покровами четвертичных базальтов. Буровые скважины, пройденные в дальнейшем для подтверждения геофизической аномалии, вскрыли на глубине вулканическое жерло, сложенное пиропоносными базальтовыми брекчиями.

Кроме этого - основного - источника россыпи геофизики открыли в поле базальтов еще несколько аномалий аналогичного типа. Это свидетельствовало о том, что выявленный коренной источник, по-видимому, не единственный на Шаварын-цараме, и геологические поиски снова возобновились. Обследуя маршрутом северную часть площади, Намсарай открыл еще один неведомый ранее вулканический аппарат. Конус высотой около 100 м "сидел" на том же меридиональном разломе, что и шаварын-царамский. Среди черных шлаковидных брекчий Намсарай обнаружил здесь мелкие зерна пиропа.

Масштабы месторождения расширялись: по результатам геолого-геофизических исследований появились новые объекты для дальнейших разведочных работ. Наряду с этим продолжалось всестороннее изучение района месторождения.

В начале лета на Шаварын-цараме появились новосибирские петрографы - группа Феликса Леснова из Сибирского отделения Академии наук СССР. Исследователей интересовал вещественный состав пород, слагающих вулканическое жерло, в особенности находящиеся в них включения - оливиновые бомбы и пироповые перидотиты.

Отобранные группой Ф. Леснова пробы тщательно анализировались в лабораториях Новосибирска. В процессе их изучения открылись интересные факты. Возраст базальтовых брекчий из вулканического жерла, определенный калий-аргоновым методом, оказался равным 1,2±0,3 млн. лет. Это соответствовало плиоцену^*, таким образом, пиропсодержащие породы Шаварын-царама оказались гораздо старше базальтов, слагающих вулканические конусы и лавовые покровы.

^* (Плиоцен - верхний отдел неогеновой системы и геологической истории Земли.)

Интересными были результаты исследований обнаруженных нами обломков пироповых перидотитов, захваченных при движении магмы к поверхности. Изучение совместно встречающихся в них ассоциаций минералов позволило определить основные параметры, при которых происходила их кристаллизация: давление порядка 25 кбар и температура порядка 1100° С, что соответствует глубинам 90-100 км. Естественно, что зарождение самой магмы происходило на еще более глубоких уровнях верхней мантии Земли.

Таким образом, подтверждался тот факт, что огненный камень является пришельцем из таинственной мантии Земли, а его сохранности (с небольшим оплавлением) способствовало быстрое движение магмы к поверхности во время эксплозивных (взрывных) извержений. Одним из доказательств глубинного происхождения пиропа были и находки в пиропсодержащих породах муассанита - карбида кремния, образующегося в условиях высоких давлений и температур.

Геолого-разведочные работы на Шаварын-цараме развивались успешно, и можно было рассчитывать на богатую россыпь драгоценных камней. Что касается облицовочных материалов - мрамора и гранита, - то похвастаться было нечем: мы искали, но не находили блочного камня, удовлетворяющего промышленность. Мне предстояла очередная поездка на мраморный объект вблизи г. Дархана, а затем на амазонитовые граниты вблизи Лун-сомона, но, как гласит тибетская пословица, "как лотос, растущий в воде, не знает, отчего по ней пробегают волны, так и человек не знает своей судьбы". Случилось так, что мне срочно пришлось выехать не к мраморным сопкам Дархана, а к известняковым берегам Волги.

Тот день в полевом лагере партии начался, как обычно. Мы собрались с Намсараем на Шаварын-царам и в ожидании машины завернули к аршану -- небольшому минеральному источнику в 100 м от лагеря. Намсарай утверждал, что вода в нем целебная и сведующие араты используют ее для лечения каких-то недугов. Быть может, это и так, но меня привлекала прежде всего сама вода - чистая и ледяная, чуть-чуть с железистым привкусом, как наша ленинградская "полюстровская". Утолив жажду, мы наполнили минеральной водой наши фляжки - день предстоял жаркий. Вся долина Нарын-гола сверкала и переливалась яркими красками, залитая горячими снопами золотистого света. А над этой солнечной долиной распахнулось кристалльно-прозрачное и ярко-голубое, как монгольский хадак, небо. Оно излучало покой и надежду, что все переменится и устоится в нашем прекрасном, но таком беспокойном, как растревоженный муравейник, мире. Душа ликовала, и казалось, что в момент счастливого единения с природой не может быть места сомнениям и печали. И даже появление в долине скачущего во весь опор всадника не показалось мне вначале тревожным. Мало ли аратов скачет по степи на своих низкорослых, но самых выносливых в мире лошадках? - И какой монгол не любит быстрой езды? - спокойно заметил Намсарай, переиначив наше классическое изречение.

Между тем всадник поравнялся с лагерем, спешился, что-то спросил и тяжелой походкой направился в нашу сторону. Я сразу узнал в нем знакомого учителя из Тариата, неплохо знавшего русский язык, с которым довелось как-то ловить рыбу в Суман-голе. Молча пожав мне руку, он неторопливо достал из внутреннего кармана своего дэла вчетверо сложенный лист телеграммы. Поперек нее простым карандашом было аккуратно выведено: "Советскому специалисту, работающему на Шаварын-цараме. Срочно!". Чувствуя недоброе, я раскрыл телеграмму: в ней было известие о скоропостижной смерти отца.

Мир, еще минуту назад такой лучезарный, вдруг внезапно померк и сжался в узкий лоскут, как на дне чулутской пропасти. Глухой взволнованный голос Намсарая вывел меня из оцепенения. Рядом с ним стоял Тумур. Зная о случившемся, он уже распорядился в отношении машины и собрался проводить меня до аймачного центра - г. Цэцэрлэга, чтобы посадить на самолет. Товарищи - всегда есть товарищи! И познаются они не только в совместном труде и удачах, но и в беде. Особенно в беде! Сборы были недолги. На прощанье Намсарай молча протянул мне образец черной базальтовой лавы с поблескивавшим в ней огненным камнем - то ли как память о нашей удаче, то ли как напоминание о том, что поиск наш еще не закончен. Тогда я не придал этому особого значения. Дорога в Цэцэрлэг была длинной, но Дашвандан выжал, кажется, все возможное из нашего старенького испытанного газика.

И вот я в самолете. Внизу плывут желто-серые причудливо изогнутые, будто спящие драконы, отроги Хангайских гор, наконец, они остаются позади. А впереди у меня была бесконечно долгая дорога из центра Азии в центр России, к берегам Волги.

Я пересек ее на "Ракете" у старинного волжского села, раскинувшегося на живописном правом берегу реки. Меня давно тянуло сюда - в родные места отца, но всякий раз что-то отодвигало мои планы, оставляя их на потом. Я опоздал и на этот раз: отца похоронили за селом, на высоком и открытом берегу Волги. Он любил приходить сюда один и подолгу сидеть, погрузившись в свое, смотреть и слушать свою Волгу.

Теперь я стоял на том месте, где еще совсем недавно сидел отец, и смотрел на Волгу, словно увидел ее впервые. С крутого обрыва открывался широкий водный простор, противоположный низкий берег с зеленеющими вдали заливными лугами и тающей в серой дымке панорамой большого города. Устало пыхтели буксиры, волоча за собой груженые лесом баржи, скользили на подводных крыльях быстроходные "Ракеты", надрывно гудели теплоходы, подходя к маленькой пристани. Взбитая ими волна, бурля и пенясь, набегала на каменистый берег из белого волжского известняка - любимого камня отца. Помнится, он привез как-то с Волги кусок такого известняка и поставил его на свой рабочий стол рядом со старинным письменным прибором из черного с золотистыми жилками мрамора. Мне такое соседство показалось тогда странным. Но отец сумел внушить, что это не просто кусок породы, из которой строят дома и получают известь, а неповторимое творенье природы, обладающее своей индивидуальностью и особым каким-то очарованием.

- Посмотри, - говорил он, - на этот белый, как выпавший только что снег, камень: от него веет чистотой и прохладой Волги. Так и хочется коснуться ладонью его неровной, как застывшая волна, поверхности.

Вероятно, тогда я впервые взглянул на камень глазами своего отца, и он возбудил мою мальчишескую фантазию. А как загорался отец, рассказывая мне о мраморе, который считал лучшим природным материалом, использовавшимся во все времена в его любимом деле - архитектуре.

Мрамор покорил и меня своим необычным разнообразием красок, затейливым сплетением пестрых узоров, образующих порой какие-то фантастические картины. Я знакомился с мраморами, бродя с отцом по прекрасным залам Эрмитажа и станциям метро, узнавал их в цоколях и колоннах многих ленинградских зданий. Но особое впечатление произвел на меня нежно-розовый, как утренняя заря, тивдийский мрамор из Карелии, украсивший знаменитый розовый зал Русского музея. А потом пришло увлечение пейзажными яшмами, малиновым орлецом и другими самоцветами, воспетыми в прекрасных книгах "поэта камня" А. Е. Ферсмана. И все же из всех этих ярких и нарядных самоцветов дороже для меня был и остался именно этот обычный, скромный известняк как память об отце и моем первом увлечении камнем.

Спустившись по тропинке к Волге и пройдя вдоль белого обрыва, я нашел осыпи с крупными плитками известняка. Среди них нашлись плотные и гладкие, как доска, которые я перенес наверх и бережно выложил ими свежий еще могильный холм, расцвеченный букетами ярких полевых цветов. Теперь любимый камень отца был снова рядом с ним.

Мне так и не удалось порадовать его огненным камнем из Монголии, о котором он много слышал от меня и мечтал увидеть. Теперь этот камень, аккуратно завернутый Намсараем в темную материю, лежал в моем кармане - маленький кусочек далекой монгольской земли. Я развернув его и приложил к белому волжскому известняку черный, как сама скорбь, обломок застывшей шаварын-царамской лавы. И неожиданно в этом черном монгольском камне пойманный лучом солнца вспыхнул и загорелся красным пламенем пироп.

Пусть же всегда он будет гореть здесь, на волжской земле, гореть вечным огнем памяти и благодарности!