Угрюм-река

Говорят, надо сочетать умственный труд с физическим. В Чите я их сочетал.

Главная моя работа была - сидеть в Геологическом управлении, изучая отчеты разных экспедиций. Отчеты были толстые, многотомные. Писали их геологи чаще всего сообща.

Конечно, геологический отчет не детектив. И по стилю он заметно отличается от произведений классиков литературы. Особенно однообразны и насыщены цифрами и графиками работы последних лет. Смысл их был для меня смутен. Путался я в бесконечных схемах, картах, чертежах и разрезах, как щенок в незнакомой квартире.

Нечего сказать: приехал за тридевять земель в Забайкалье, чтоб киснуть в четырех стенах! До обеда, как говорится, борешься с голодом, а после обеда - со сном.

Временами прибывало из Москвы снаряжение. Его требовалось перевозить со станции на склад. Тут уж не задремлешь!

Мне нравилось угадывать характер каждой вещи, прилаживаться к ней, соразмеряя свои усилия с ее формой и весом. Тяжелые мешки перекидывать через плечо, как кувыркают своих противников бравые киногерои. Ящики переносить, прижимая к животу, от чего ноги идут вразброс, как у конькобежца.

Часть снаряжения следовало переправить на север, в поселок Ципикан, где находилась база одного нашего отряда.

Выехали мы пятого апреля, утром. Ворчал наш «ГАЗ-63», взбираясь на пологие сопки. Ворчал и Николай Николаевич:

- Полтыщи километров... А если что? Сезон кончился. В эту пору только дураки ездят.

Мы ехали именно в эту пору. И ругали начальников. Так уж положено. С ними от этого ничего не случится, а нам - облегчение. Недаром на японских фабриках ставят резиновые чучела руководителей. Обиженные рабочие могут бить их (чучела) палкой. Вот и мы как бы били чучела своих начальников.

Сопки вдали были светлые, с черными каемками, будто вырезанные из картона. Приближаясь, они медленно поворачивались, открывая затененные склоны, и становились выпуклыми.

Шоссе стало петлять, поднимаясь на Яблоновый хребет. Неожиданно стемнело. Через дорогу наискось заструилась поземка. Началась пурга. Снежинки, словно притягиваясь к машине, липли к стеклу.

Снежный хоровод то и дело сбивал нас в кювет.

За день проехали совсем немного. Заночевали в селе Романовке, со всеми удобствами, в просторной деревянной комнате. До поздней ночи стучало домино, всплывали к потолку клубы папиросного дыма и хохотали на скрипящих кроватях заезжие шоферы, развлекаясь анекдотами.

За поселком Романовка свернули на запад и спустились на Угрюм-реку - Витим, как на широкое заснеженное шоссе. За зиму здесь машины накатали гладкие колеи.

Грузовик скользил по льду, изредка подскакивая на трещинах.

Повсюду сутулились сопки, усыпанные, как иголками, хилыми лиственницами. Ветер сметал снег с обрывов. В излучинах поблескивал лед, и у машины заносило задние колеса. Плавание!

Застывшая река текла и текла навстречу. Редкие, чернеющие над обрывами зимовья спокойно провожали нас узкими щелями окон.

Мотор гудел по-домашнему, как примус. В кабине было уютно и скучно.

А если остановиться у этого обрыва, над которым свисают лохматые кусты, и покопаться в сером песке? Вдруг блеснут в ладонях желтые крупицы золота? На этой реке все возможно...

А в сущности, зачем мне золото?..

Лопнул баллон. Я выпрыгнул из кабины будто в ледяную воду. Перехватило дыхание.

Помогая Николаю Николаевичу, я успел прочувствовать власть сибирского мороза, сковывающего пальцы и губы, высекающего слезы из глаз.

А там - вновь кабина, налитая теплом, и течение навстречу замерзшей реке, темным берегам и заснеженным сопкам...

В сумерках добрались до поселка Еленинское. Мороз был крепок. Снег под ногами скрипел - нет, пел, звучал звонко и нестройно, как скрипки оркестра, когда их настраивают перед началом концерта. И звезды были какие-то звонкие, лучистые...

А «газик» уже ворчал - Николай Николаевич сидел в кабине. Вновь мы двинулись по гладкой, как шоссе, реке, и бесконечные гряды сопок поползли нам навстречу.

В приземистом деревянном поселке Ципикан экспедиция арендовала избу, где нас дожидался паренек-бурят Василий, с плоским лицом, черными блестящими раскосыми глазами и носом-картошкой. Он улыбался, расспрашивал о дороге и о Москве, угощал гречневой кашей со свиной тушенкой и крепким чаем. Я был суров и немногословен. Он вдруг предложил мне:

- Попади одной из двух капель с потолка в копейку! Потолок был низок, но я не рискнул поспорить. Он сказал:

- А я попаду.

- На полном серьезе? - спросил я.

- А как же? Банка сгущенки, идет?

Он положил копейку на пол. Встав на стул, воткнул нож в потолок. Налил в кружку воды и замочил рукоятку ножа. Упала капля и, конечно, мимо монеты. Он сказал мне:

- Клади копейку на мокрое место.

Я положил. Вторая капля шлепнулась точно в цель.

Я был посрамлен. Открыл для него банку сгущенки. Он - для меня - открыл банку из своих запасов.

Василий весь вечер развлекал нас разговорами. Приятно текла его веселая речь с мягким акцентом и частым повторением «бесполезно».

- Василий, а ты чего сам не ешь?

- Бесполезно, все равно проголодаешься.

- Будем умываться?

- Бесполезно, все равно потом запачкаешься. Отдохнув и разгрузив машину, мы через сутки отправились восвояси.

Самые неприятные часы пережили, когда в баке кончилось горючее. На все лады пытались открутить пробку металлической бочки с бензином, стоящей в кузове, - бесполезно! Мы колотили по пробке молотком, изуродовали ее. А на сотню верст вокруг мороз и безлюдье.

Лишь к ночи - не помню уж, каким образом, - добрались мы до бензина. Поехали. Чуть ли не пальцами удерживали смыкающиеся веки. Рассказывали анекдоты, пели, чтобы не заснуть...

Я вывалился из кабины на снег и раскрыл глаза. Машина стояла во дворе. Надо мной лениво посмеивался Николай Николаевич. Приехали, Романовка!

В Чите меня ждала унылая камералка в геологических фондах.

Наверное, именно потому, что я читал отчеты бездумно, моя поездка в Ципикан, как и многие другие путешествия по Забайкалью, прошла бесполезно. А ведь мне довелось побывать в удивительном крае, где много вулканов, которые угомонились совсем недавно; где неприметно и постоянно растягивается земная кора, и трещит, и лопается; где выступают на поверхность такие древние породы, что окружающие пространства были некогда названы «древним теменем Азии».

Прополз я по «древнему темени Азии», как насекомое. И впечатления мои остались бледными, скудными.